Поэма
Пока ты жив, уста народа русского запечатаны страхом; но минует твое зверское царенье, и останется на земле лишь память дел твоих, и перейдет твое имя от потомков к потомкам на вечное проклятие…
А.К. Толстой
Экскурс в историю.
Иерусалим, год 33-й от р.Х.
Никогда не ошибающийся, не страдающий, не сомневающийся, сегодня ОН сомневался, потому что судил праведника. Пройдет время, и ОН, быть может, научится судить праведников, не страдая. Но сегодня ОН страдал…
Всегда сильный, властный, все знающий, сегодня ОН не знал, потому что чувствовал, что юноша невинен. Пройдет время, и ОН, быть может, научится выносить приговоры невинным, но сегодня Понтий Пилат сказал: «Я умываю руки», что означало: «Я закрываю глаза»…
И праведника распяли на кресте.
Пройдет время, и канут в лету имена палачей, но люди всегда будут помнить Понтия Пилата, потому что это он, «умыв руки», подписал приговор.
И будут помнить Иуду Искариота, чье имя получит все убивающая подлость.
И не забудут Иисуса Христа, ибо это был первый человек на Земле, который сказал: «не убий!»
* * *
Цвела весна, бесновалась веселая Обь, смеялись дети. Жизнью дышал 1979-й.
Страшное увидели коллашевцы одним из этих дней с берега Оби: река несла людей. Много людей. Но людей ли? Нет, это плывущее было когда-то людьми.
Полурастление. Но цело еще белье, целы волосы. А кости хрупкие, ломает кости багор. И у каждого — пулевое отверстие в черепе.
Страшное увидели люди. Откуда? Знающие молчали: ответственные боялись ответственности, иные — ответственных. И поползли слухи.
В трех братских могилах, две из которых вымыла Обь, захоронили расстрелянных…
Кого?
Газеты молчали. И некому было сказать правду. А многие еще помнили…
…Год 1937-й
Год славных дел,
бесславных тризн.
Железной хваткой штурман — в руль.
Наградой нам —
социализм.
Бедой на нас
безмерной — культ.Приказ: готовиться в поход.
Рвет тишину на судне марш.
«Отдать швартовы! Полный ход!
Команду делим: наш — не наш.
Преступен сладостный покой;
Займитесь, боцман, чисткой душ:
своей работы ждет конвой.
Незрячим — трубы: дуем туш.
В машинном кроется пират —
лазутчик с флагмана врага.
Пирата — за борт, и парад:
разденем души до нага».Пиратов найдено штук пять.
Помножив что-то, поделив,
решили: мало. Больше взять —
надежней в завтра наш прорыв.
А как же!
Гордо реет флаг,
и вдруг пираты. Вот те на!
В азарте праведных атак
«врагами» полнится корма.
Клеймо — на совесть, дальше —
смерть.
Кого-то — за борт, кто-то — в крик:
мол, чист, невинен и не сметь!
Мол, я — старейший большевик!..На носовом же, между тем,
банкет, и танцы, и салют.
И боцман горд, доволен всем,
и лавры штурману несут.Внизу, по трюмам — тихий стон,
а сверху — трубы и парад:
напра-налево и кругом!
вперед! на месте! и назад!На носовом — туш, марш и гимн,
на носовом свят рулевой.
Нет-нет, и трюмами он чтим,
не проклят вовсе и кормой.Глаза беднягам не продрать.
Вину, невинные, приняв,
они готовились страдать
за свет обещанного дня.
Истоки
Легко ошибкой оправдать
любого, каждого и всех
и кару жесткую принять
за чью-то святость, чей-то грех.
Ошибки… Мусор вековой…
«Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно воспользоваться этой властью… Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места…»
В.И. Ленин. «Письмо к съезду»
ХШ съезд ВКП(б). Большевики решили…
В 1937-38 гг. делегатов съезда, как и многих других старейших ленинцев, не станет. Чья вина в том? Единственной ли Личности?
* * *
Случилось.
Чей-то скорбный лик.
Товарищ Киров…
Нет. Убит.
Начало.
Умер большевик.
И тайна саваном лежит.Начало.
Повод для расправ.
Суды открыты на показ.
Потом закрыты.
Суд поправ,
бессудье рушится на нас.
Экскурс в историю государства Российского
Год 1565-й
Все русские люди любили Иоанна всею землею. Казалось, с его праведным царствием настал на Руси новый золотой век, и монахи, перечитывая летописи, не находили в них государя, равного Иоанну.
А.К. Толстой
Не однажды кровью плакала земля русская. Триста лет стонала под татарами. А не было сердцу больнее: хозяин дал указ обагрить землю кровушкой. Заалела Москва-река, Китай-город стал красен плахами, и пошли рубить русский русского.
Напрасно честные князья да бояре всю на Бога вину возложили. Не он омрачил светлые очи царя-батюшки. Но предались они слепой вере и любви к царю, призрачной измены убоялись и свои же головы «изменниками» положили.
А народ был слеп. Клял Малюту Скуратова народ, но свято верил в милость царя и справедливость царскую. Испокон веков так привыкал он. С молоком матери впитывал младенец потребность в ярме и хозяине.
Нет, не пройдет время Иоаннов Васильевичей, пока слеп народ.
Из выступлений на ХVII съезде ВКП(б)
Год 1934-й
«Московская организация, как и вся наша партия… еще тесней сплотится… вокруг нашего великого вождя народов тов. Сталина».
Н.С. Хрущев
«Да здравствует наша партия, это величайшее боевое товарищество… мужественных революционеров, которые завоюют все победы под руководством славного фельдмаршала пролетарских сил, лучшего из лучших — тов. Сталина!»
Н.И. Бухарин
«Да здравствует великий Сталин!»
Л.П. Берия
* * *
Как часто полнил нас восторг!
Товарищ Сталин!
И глаза
полны сиянья синевой.
Товарищ Сталин!
Образа…
Как в Бога, верили в него.Итог доверия…
Кто знал?
За веру плата — вся сполна:
увенчан лавром идеал,
а жизней падает цена.
* * *
Страна готовилась к войне…
Помножив что-то, поделив,
решили: лишние в стране
вот этот маршал и комдив.И тот, другой, уже клеймен.
Вот пятерых — к. одной стене.
В поту работает Харон.
Страна готовится к войне.Забота — новой сверхброне.
Могилы — тысячам людей.
Страна готовилась к войне…
Страна теряла сыновей.Но, окунувшись в бездну зла,
мы пели гимн родной стране.
Страна же кровью изошла.
Страна готовилась к войне…
Советский народ строил Магнитку и Днепрогэс, рукоплескал перелетам Чкалова, провожал в Испанию своих сыновей. Славны были подвиги великого народа. Славен народ, вершивший эти подвиги. И славно было бы самое время великих перемен, но Сталин однажды сказал: «По мере нашего продвижения к коммунизму будет обостряться классовая борьба, что должно повлечь за собой усиление репрессий и других принудительных мер».
Тревожно спали люди. Царили Злоязычество, Доносы, Клевета. Боялись лишнего слова, чужого глаза, дверного скрипа. Рвал перепонки тихий стук дождя…
* * *
Бьет дрожь ручонки.
Скоро в путь —
Так сердце чувствует.
Вновь ночь.
Почти мальчишескую грудь
желанье полнит превозмочь
невнятный, тайный, детский страх,
нависший тенью паутин. …
Погашен свет во всех домах;
непроницаемость гардин.Сибирью плачем мы навзрыд.
Обоз десятками подвод
в тумане тает, весь изрыт
морщиной будущих забот.
И плачут тихие дворы…
И взор распахнутых ворот…
Плач
Ой, болюшка, ты боль моя,
Ой, не боли, не мучь меня.
Зачем мне на плечи легла?
Зачем мне ночка не светла?Ой, горюшко, беда моя,
Ты пожалей, забудь меня.
Зачем же ноченькой пришли?
Куда кормильца увели?Ой, детушки, судьба моя,
Ой, да простите вы меня.
Я ж батьку вам не сберегла,
Из хаты счастье отдала.Ему бы, соколу, летать,
А не в земле сырой лежать.
Ой, болюшка, ты боль моя,
Да извела же ты меня.Ой, мука смертная моя!
Ой, ты, недобрая земля!
Зачем же ночка не светла?
Зачем беда мой дом нашла?Ой, душенька, душа моя,
Ой, да покинь, оставь меня.
Голубкой сизою лети,
Ой, да соколика найди.
Войну спустя
Отгорбились:
кормилец — в дом
к своей сохе, избе, жене.
Неловко как-то за столом.
Но тихо. Радостно в весне.Протез настырно в тело врос.
И тихим хрипом, невпопад —
прогоклой раною вопрос:
цена весны?
И болью — взгляд.Год сорок первый.
Чья вина?
Хранят архивы связь имен:
Исаев. Зорге. —
Рейх. Война.
Архив молчит в пыли времен.Желтеют буквы, онемев.
Завис назойливый вопрос.
Завис, смеется, обнаглев!
Упал в забвенье — выход прост.Сполна окупится весь труд:
отрыть в забвенье.
Чья вина?
Вершить истории свой суд:
чего нам стоила война?Товарищ Сталин, сколько ден
недопришедшей тишины
на счет неверья отведем
в реальность завтрашней войны?
* * *
«Свари, мать, меду. Я устал.
Смерть — не подруга, ясно всем.
Но с ней нас крепко повязал
приказ Две сотни двадцать семь.Назад ни шагу! Сзади — Русь.
Молитесь, мразь! В прорыв —
штрафбат!
(Дай меду, мать. Ох, и напьюсь!)
Вперед — могила, смерть — назад.Для нас не значилось партшкол,
партшколой стал боек на взвод.
Словесность — лишнее. Пошел!
Ведь сзади — Русь!
И пулемет.Навзрыд — моторы! Пацаны,
вину былую искупив,
ушли из проклятой войны,
едва-едва в нее ступив.Покрепче меду! Как устал!
Я тоже грех свой искупил,
когда прожорливый металл
меня воронками изрыл.Предстал мне раем медсанбат,
где так же корчились в бинтах
единым стоном «не назад!»
мальцы, забывшие про страх.Я буду пить! Мать, не кори.
Гнала нас злоба, веселя.
А, все оно огнем гори!
А что, мать? Уродит земля?»
* * *
Воспоминаньям нет конца…
Но чья обида горячей:
фронты прошедшего бойца
или плененных с первых дней?Обидно жариться в печи,
копать руду и ждать конца,
когда щетинятся мечи
у деревенского крыльца.Когда в рубильне общий вой,
а здесь — вой лагерных собак.
Когда — Победа, и — домой,
а тут все «чуточку» не так.Обидно выйти вдруг живым,
когда вокруг — на трупе труп:
костьми, иль пеплом, или — в дым.
А ты живой. И жаждешь губ.Обидно, если все прошел,
вкусил, понюхал, с верхом сыт,
пришел и тут же вновь пошел
валить леса, рубить гранит.
Обидно… Но так было. Долго их будут ждать после Победы, выживших в аду концлагерей. «У нас нет военнопленных, у нас есть предатели», — говорил Сталин. И освобожденные меняли лагеря.
* * *
За далью — даль,
и где-то — свет,
и где-то есть его исток…
Век поражений и побед…
И затянувшийся урок.……………………………………
……………………………………Но нас, бедовых, ли
бедой
согнуть, сломать, как русла рек?
Живет чужбинной стороной
великий ссыльный человек.
Сказка
Как лютой нечистью полна
чащоба сумрачных лесов.
Яга свирепствует со сна,
Кащей спускает стаю псов —И рыскать по лесу, чуть свет,
на запах глупого зверья.
Творилось зло две сотни лет,
и гибли души там зазря.А в топи сказочных болот
русалки, честь свою блюдя,
продляют свой нечистый род,
не больно пленников щадя.В картишки режется Лешак
с совсем домашним Домовым.
Вампир явился. Вот так так:
тузов упер, пъянющий в дым.С тузами Проще: сходит с рук —
и ну-ка кровушку сосать!
Но шиш! Веревку и — на сук.
Все ж извела лешачья рать.В избушку скаредной Яги
слетелись ведьмы на шабаш.
Иваны, ведьмины враги,
готовят к бою свой палаш.Но тут Горыныч набежал
(аврал, потоп, переполох),
веселью в душу наплевал,
всю нечисть лютую пожрал
и сам, отравленный, исдох.Отныне праздник для зверья:
дарило зло две сотни лет,
теперь не гибнут души зря,
зло зло пожрало, и зла нет.И только так же умный кот
поспит, побродит, посидит.
Налево — песенку споет,
направо — сказку говорит.
Суд и забвение
Стряхнули грузнув чуму.
Стряхнули копоть клеветы.
Но низвели свою вину
до ранга праздной суеты.Дорогу истине!
И впредь —
закон, что попран, — вновь закон.
Сломали кованую клеть,
к которой был приговорен
воскресший дух святой любви
к свободе музы, слов и дел.
Твори! Дерзай! Гори! Живи!
Доделай то, что не успел.Свободно слово.
Дел не счесть.
И на бесстыдном прошлом — крест.
Сияньем солнца стала весть:
вершит свой суд
Двадцатый съезд.Невинным честь возвращена.
Но суд истории суров:
кто рассчитался, и сполна,
за тяжесть сломанных оков?
Кого судили, кроме тех,
чей прах покоится в земле?
Кто искупил свой тяжкий грех
из прочих судей?
Свет во мгле?«Нюрнберг» бы.
Нет, не суждено.
«Нюрнбергу» русскому не быть:
что в протоколы внесено —
в архив
и наглухо закрыть.Петлю бы
своре палачей,
дела и честь втоптавших в грязь.
Не эшафот, лишь боль речей.
Блаженствует поныне мразь,
часть тела к стулу прирастив,
вцепившись в стол и рой бумаг.
Из них бы вырыть тот архив.
Но почему-то все не так.Гранит бы
вырубить стеной
мильонам раненных имен.
Цветы бы —
летом и зимой.
Но суд в забвенье погребен.
* * *
…И хлещу я березовым веничком
по наследию мрачных времен.
Вл. Высоцкий
Торпедой — новенький «Жигуль»
по ленте стоптанных дорог.
С надменной миной держит руль
хозяин,
впрочем, полу-бог.И чью-то совесть, чей-то стон
улыбкой сальной одарив,
включает свой магнитофон,
оттуда — рвущий нерв мотив.О том, как веничком хлеща
себя по колотой груди,
нагую боль свою вещал
поэт,
осмелившись — один.Он рвется болью, он хрипит
и «Банькой» бьет по нервам нас.
А со стекла на нас глядит
Генералиссимус — анфас.Мол, жив, как видите, и вот
у мещанина — над рулем,
и правлю также делово
его, пусть мини, кораблем.Я взбунтовался, я вскричал:
«Куда плывете вы? Куда?!»
…А из динамиков вещал
поэт, что — общая беда.Но слышу где-то от людей:
стреляли, мол? В Сибирь? Так-так.
«Жаль, мало было лагерей:
ведь пер же классовый наш враг».И по-над «стенкой» с хрусталем
и переплетом редких книг
портретный профиль воцарен:
молись на сей бессмертный лик!Мещанчик — в трансе: заскучал
по плетке, клети и петле.
Нет, зря ему поэт кричал,
зря жег сгоревшее в золе.Торпедой — сталинский портрет
по ленте стоптанных дорог!
Я сплю, быть может? или бред?
иль образа опять и бог?!Пожарче б баньку, чтоб угар —
наследью проклятых времен,
чтобы продрал пьянящий пар,
и души выпорол бы он.
* * *
Зарыта боль. И постамент
поставить ей не поспешат.
Но сверху — щебень и цемент!
На нем — цветущий ложью сад.Вкусны манящие плоды,
ласкает глаз цвет бирюзы,
и нет несбыточной мечты,
и ни оброненной слезы.Какой глубокий дивный сон!
Но однажды приходит время просыпаться. И становится больно оттого, что не так все. Иначе, чем в снах. Больно и странно: как же так? Как мило щебетали канарейки!
Где все?
Потерянный рай…
Откуда сколько воронья?
Окунуться в жизнь, в ее вешние воды. Сна уже нет. Уже светлее и чище: потому что — без лжи.
…Прочитаны первые за многие годы книги и просмотрены первые фильмы о том страшном далеком, но реальном. Есть ли большее счастье для художника, чем свобода писать Ее Величество Истину?
И хлещет, хлещет нас по обнаженным нервам наша память…
* * *
Сибирской силою река
в слепом азарте талых вод
крутые точит берега,
вгрызаясь в них из года в год.Святая силушка Оби!
Не пощади безбрежный сон…
На берег — люд.
Людей знобит
свидетельством
былых времен.Детей — на берег, чтоб взрослеть:
плывет забвение рекой.
Старуха-память ставит сеть,
врываясь болью в наш покой.Старухе-памяти поклон!
Забыть?
Теперь не будет сил.
Рождая в душах гневный стон,
вскрывает Обь позор могил.Душа исхлестана рекой.
Нема безвинная вода.
Останки памяти людской!
Куда плывете вы?
Куда?
1986-1987