Накручен на бесформие колес,
я гусеницей танковой ползу.
Мой властелин — не глиняный колосс,
и я — металл. Но только я — внизу.Визжу в азарте бешеной игры.
По теплому, но хрупким позвонкам!
Оно живое было до поры,
до той, пока не повстречалось нам.Хмелею — что же это? Перебрал?
Смеются те, которым не впервой.
Но я-то, я — не воевал
и не давил во время мировой.Но ржавчиной краснею от стыда
и ерзаю упорней но костям.
Вдруг захотелось раз и навсегда
мне изменить вертящимся осям.Мне б расползтись прям тут, на мостовой,
уткнувшись носом в липкое дерьмо. —
Ведь это я! Ведь это труд и мой!
Ведь умерло, раскисло на само.Из рваных вен лакаю не росу —
роса прохладней, чище и вкусней.
Тошнит, дурманит, но ползу, ползу:
там, наверху, куда ползти — видней.С тоской я вспоминаю полигон,
где кроме пыли — пыль, и нет людей.
Ангар я вспоминаю, тихий сон —
без этих кровоточащих страстей.Я возвратился в старый свой ангар.
Меня почистили, помыли. Я притих.
Но снится мне ночами тот угар —
кромешный мрак, где был я очень лих.Была ли это Прага, Будапешт,
Тбилиси, может быть, Новочеркасск —
я на вчера поставил жирный крест
и не хочу, чтоб в завтра — вой и лязг.1989
11
Дек
2013
2013